А. Лазарчук
ТРАНКВИЛИУМ
15 Первоначальный шок, вызванный вокзалом (поезд отправился на два часа позже, чем ему положено было по расписанию, и это само по себе могло произвести впечатление на неподготовленного человека, но Глеб был готов ко всему - так ему казалось... только казалось, потому что тела на полу, на узлах и чемоданах, орущие дети, вонь, а главное - равнодушная покорность, более всего цепляющая, - вызвали в памяти мощное брожение, однако вспомнилось лишь прочитанное: война, разруха, беженцы...) - этот шок довольно быстро прошел, когда они заняли относительно чистое купе со столиком и двумя койками на рундуках - Алик назвал их полками, и это было смешно - и рухнули в сон. Глеб давно не спал так беспокойно и так крепко одновременно, пять ночей слились в одну, и снилось ему все время одно: как они перешли из Хабаровска в Кассивелаун и внесли все деньги Глеба в тамошнее отделение Палладийского Горнопромышленного банка, оформив перевод в Новый Петербург; доллары Алика там же упаковали "золотым грузом" с пересылкой туда же, и обошлось это удовольствие в восемьдесят соверенов... и этот сон повторялся, и повторялся, и повторялся, будто кто-то пытался вытеснить им действительность - зачем? в действительности было все то же самое... - и от бесконечных повторений смысл действий медленно стерся, и из-под него стало проступать что-то глубинное... Но что - Глеб понять не сумел. Он встретил утро трижды: сначала бледные сумерки, отсекаемые бегущими силуэтами деревьев, затем - те же деревья, объятые золотым пламенем. Потом, проснувшись окончательно, Глеб вспомнил все и приник к окну... Там было чудесно! Там плыли темные лесистые холмы, и клинья возделанных полей разделяли их. Там пухлые облака висели в невесомом небе. И почему-то не оторвать было глаз от всего этого - простого и возвышенного... Дверь отъехала в сторону, и вошел Алик - веселый, пахнущий мылом и мятой, с полотенцем через плечо. - С пробуждением! - подмигнул он. - Иди умывайся, а то позавтракать не успеем... Глеб оделся: натянул носки, трикотажную рубашку с короткими рукавами и без застежек (на груди зачем-то были оттиснуты яркие буквы "BONEY-M" и красовался радужный круг) и синие штаны из плотного хлопка, Алик называл их "джинсы", какое-то странное двойное множественное число, но здесь так принято; сунул ноги в свои потерявшие лоск, но все еще целые и удобные туфли. То, как здесь одевались, Глебу не нравилось, хотя - было удобно. Еще на улицах Хабаровска он уловил некую кастовость, подчеркиваемую одеждой, но при этом - не открыто, не откровенно, а исподволь, будто бы невзначай. Впрочем, сформулировать принципы разделения он не сумел, да и не пытался. В отличие от вокзального, вагонный туалет был чист, и Глеб испытал сильнейшее облегчение, потому что втайне боялся, что опять не выдержит - ведь там, выбравшись из смрада и почти ничего не соображая от брезгливости, он впервые едва не потерял контроль над собой, и Алик по-настоящему перепугался, увидев его таким... и Глеб, встретив и поняв его испуг, не то чтобы успокоился, а как бы заледенел и даже сумел сказать неожиданно для себя: "Вот теперь я тебя понимаю..." Н-да, этого сложно было испугаться, подумал он, разглядывая себя в зеркале. Худая и будто опаленная морда, очень неприятный взгляд глубоко провалившихся глаз. Загар из бронзового стал коричневым. Обозначились желваки, глубже залегли носогубные складки. Олив в свое время выделяла их гримом, прибавляя Глебу лет десять. Теперь сойдет и так. далее